Сергей Васильевич Толгский. Солнышко играло. Смысловик  № 33.

     Мне было лет шесть.
     Этот случай я помню хорошо. Он остался памятным мне на всю жизнь.
     Приближалась Пасха, шла страстная неделя. Отец все дни во храме: служба долгая. Я находился всегда с ним, в алтаре. Иногда он посылал меня на клирос подпевать псаломщику. Голос у меня был хороший, высокий альт, и слух прекрасный. Дома соблюдался строгий пост. Всю неделю ели одни овощи без масла, а в великую пятницу до выноса плащаницы ничего не полагалось, и только вечером разрешался варёный картофель и чай с сухарями.
     — Погоди, Серёжа, — говорила мать, — придёт Пасха, всё будет можно кушать, а теперь надо потерпеть ради Христа.
     Я молча, хотя и скрепя сердце, соглашался.
     — Ты бы лучше повторил историю страданий Христа?
     — Да я всё и без повторений знаю!
     — А ну-ка расскажи?
     И я начну рассказывать со всеми подробностями со Входа Господа в Иерусалим. Говорю про Тайную вечерю, омовение ног, прощальную беседу Христа с учениками, Его молитву в саду Гефсиманском, про предательство Иуды и арест Христа, про суд у первосвященников и Пилата, про Его мучения, распятие на Голгофе, про смерть, погребение и воскресение. Ни одна подробность мною не пропускается.

     Мать в это время шьёт обыкновенно обновы сёстрам к празднику и мне новую рубашку и штаны.
     На дворе тепло, солнечно. Снег уже стаял, кое-где показалась травка. Но мне бегать и играть запрещается. Игры и забавы не подходят к настроению переживаемых дней.
     — Мама, смотри, зацветают одуванчики, а сегодня я видел первую бабочку!
     — Да, да вся природа оживёт к такому великому празднику. Все, ведь, рады ему: и птичка, и бабочка, и цветочек. Само солнышко радо этому дню и при восходе играет.
     — А как оно играет?
     — Как только покажется из-за леса, так и начнёт переливаться разными огнями: то красными, то голубыми, то желтыми, то зелёными.
     — И весь день будет играть?
     — Нет, только при восходе, после пасхальной обедни. Поиграет, поиграет и кончит.
     — Мама, а все это увидят?
     — Нет, не все, а кто постился да хорошо молился, тому оно и открывается.
     Мне очень хотелось посмотреть, как оно играет в Пасхальное утро и к моим обычным, очень не малым, молитвам прибавилась новая: «Господи, удостой меня увидеть, как играет Твоё солнышко!»
     Но вот прошла и страстная неделя. В великую субботу после постного и скудного обеда мать уложила нас с сёстрами спать.
     — Если сейчас не уснёте, будете спать за службой, а это грех.
     В 11 часов вечера я с отцом отправился в церковь. В ней, как и вокруг

неё, было уже много народа. В сторонке около коновязи стояло много лошадей с повозками, — это приехали дальние. Народ всё прибывал и прибывал. На дорогах, ближе к храму, горели бочки из-под дёгтя и керосина. Дым и копоть стояли облаками над ними.
     Но вдруг ночную тишину прорезал первый удар большого колокола, ещё и ещё... Начали крестный ход под трезвон всех колоколов. Не описать этой радостной минуты! Сердце учащённо билось, и радостно захватывало дыхание. Масса народа с зажжёнными свечами. Вверху заливаются колокола, внизу весь народ поёт: Христос воскресе! У всех весёлые глаза, радостные лица.
     Торжественно и чинно идёт богослужение. Мой звонкий альт слышится то в алтаре, подпевающий священникам, то на левом клиросе, где собралось много любителей пения. Мне положительно не до сна, я весь поглощён службой. В руках у меня догорает уже вторая свечка.
     Незаметно окончилась и обедня. Целуясь друг с другом, народ расходится по домам.
     На дворе уже светает, скоро взойдёт и солнце. Я очень беспокоюсь, как бы мне не пропустить восхода. Бегу из церкви домой и христосуюсь с матерью и со всеми.
     Я обдумал заранее, что, не сказав никому, залезу на чердак и буду смотреть на восход чрез слуховое окно.
     Признаюсь, чердака я боялся. Меня пугали чердаком мать и кухарка Анна. Делали они это с умыслом. Я был очень бойкий мальчик. Везде я поспевал и всюду совал свой нос. Работник Яков так и называл меня в шутку: «наш пострел». Не было ни одного дерева в саду, на которое я не влезал бы. Громадный дуб и две старые липы изучены были мною в совершенстве от корней до макушек. У меня на них были излюбленные суки, на которых можно было сидеть, не держась руками. Когда, бывало, искали меня обедать или пить чай, то искали не только понизу, но и поверху. Также и крыша над двором была тоже притягательным местом. Она была тесовая, крутая, но этим она ещё больше заинтересовывала меня. Забраться на «конёк», да обойти по нему весь двор, растопырив ноги и руки и ни разу не поскользнуться — это в моём сознании было верхом удали. А забираться на крышу было очень легко. Садовая изгородь начиналась от угла двора и служила мне как бы лесенкой. Другое дело крыша над домом. Та была гораздо выше дворовой. Дом был двухэтажный, большой, построенный глаголем. Крыша тоже была тесовая, высокая, крутая. На неё никак не заберёшься, разве только чрез слуховое окно, которых было два, и оба на восток. Чтобы я не лазил на чердак к слуховым окнам, меня и пугали всякими страшными рассказами. Говорили, например, что на чердаке много летучих мышей, которые, как увидят человека, стараются вцепиться ему в голову, и что Анна, когда вешает сушить бельё, покрывает голову мешком. Говорили, далее, что туда забегают чужие кошки и особенно одичавшие коты из леса, сердитые, с огненными глазами, готовые броситься на человека. Что там много совершенно тёмных углов, где удобно прятаться ворам, и многое другое. И я не лазил на чердак, боялся его. Всего был лишь один раз, и то у края, где кончалась лестница. Туда однажды полезли мать и Анна, ну, и меня потянуло за ними. Они-то за делом: оборвалась, вишь, верёвка, и всё сырое бельё упало в пыль и сор, а я... из любопытства. Не понравился он мне тогда. Какой-то тёмный, глухой, везде протянуты верёвки, а внизу лежат какие-то брёвна — переводы, да балки, того и гляди, зацепишь ногой впотьмах и угодишь, куда не следует. Только два маленьких окошка давали тусклый свет, который рассеивался и тонул во мраке.
     Вот на этот-то чердак и решил я забраться один, чтобы увидеть пасхальную игру солнца.
     С замиранием сердца лезу я по тёмной, крутой лестнице из сеней второго этажа. Руками и ногами ощупываю каждую ступеньку. А как глянул вверх, так и обмер... Весь чердак был залит золотым светом, и сама крыша блестит желтизной. Что это такое? — думаю я. Потом догадываюсь. Косые лучи восходящего солнца освещают чрез слуховое окно внутренность чердака и крышу, которая изнутри не окрашена, как снаружи. Снаружи она красная. Мысленно прочитав «Христос воскресе», лезу выше. Вот уже голова моя на чердаке, но слуховое окно в боку от лестницы, к нему надо подойти несколько шагов. Осторожно, боясь своих ног, продвигаюсь вперёд. Оглядываюсь по сторонам и чердак, ярко освещённый изнутри, кажется мне уже не таким страшным.
     Я глянул в окно. Из-за леса выкатилась только половина солнца. — «Значит, я не опоздал!» — думаю про себя. Не знаю, сколько прошло времени, но вдруг солнце залилось ярко-красным цветом, и всё вокруг стало красно, и сам чердак, потом вдруг всё зазеленело, потом покрылось жёлтым цветом, потом опять красным, голубым, синим... фиолетовым. Цвета сменялись всё быстрее и быстрее. Я не отводил глаз. Не знаю, дышал ли я в эти минуты. Кажется, я застыл в каком-то экстазе... Наконец, тона начали бледнеть, как-то сливаться, и полился на землю ровный, однообразный, яркий солнечный свет. Игра кончилась...
     Ошеломлённый видением, медленно спускаюсь с чердака. На душе столько радости, что она распирает грудь...
     — Где ты был? — встречает мать. — Тебя ждём, папа пришёл, иди разговляться...
     — Ты где пропадал? — спрашивает ласково отец, — и лицо у тебя радостное, и глаза горят, ты что-нибудь успел напроказить?
     — Я был на чердаке!
     — Ты... был... на чердаке?.. — в один голос спросили папа и мама, — Зачем?
     — Да. Я наблюдал игру солнца...
     — И что же ты видел?
     — Я видел то, чего не могу передать моими словами.
     Солнце играло всеми цветами, переливалось из одного тона в другой... Нет, это не рассказать!..
     Отец обнял меня и поцеловал.
     Целый день я был в восторге от этого зрелища.

Вопросы к СМЫСЛОВИКУ №33. Выберите правильный ответ.

1. Подвижный образ жизни рассказчика в детстве – это:

а)	нормальное поведение здорового ребенка
б)	грех, т.к. все христиане, независимо от возраста, должны ходить "по струнке"
в)	реакция буйно-помешенного

 

2. Разговляться – значит:

а)	вести задушевный разговор
б)	помолиться
в)	закончить пост, вкусив скоромную (не постную пищу)

 

3. "Игра" солнышка на Пасху - это

а)	обычное атмосферное явление, хорошо известное метеорологам
б)	галлюцинация
в)	чудо Божие, которое видят не все

 

4. То, что весь Великий Пост семья (включая детей) не ела никакой пищи животного происхождения (молоко, мясо, яйца, сыр…):

а)	укрепило их волю
б)	подорвало здоровье
в)	развило в них жадность

 

5. Пасхальное богослужение (заутреню) Сережа пережил как:

а)	нудную повинность
б)	незабываемую радость
в)	тяжкий физический труд

 

Советуем поступить следующим образом: сами вопросники оставьте себе (можете на них ничего и не писать) а на отдельном листочке напишите ряд цифр (1,2,3…8) и рядом напишите Ваш ответ (а, б, в, г… и так далее). Развернутой аргументации приводить не обязательно, хотя и не запрещается. Словом, всё – на Ваше усмотренье.

Не забывайте  в своей работе писать фамилию, имя и номер отряда

 

 

 

УДИВИТЕЛЬНО УМИРАЮТ РУССКИЕ ЛЮДИ! Смысловик  №34

Д.С. Лихачев в своем труде «Первые семьсот лет русской литературы» отмечает, что в древнерусской литературе особенно часты художественно точные описания смертей. Рассказы о болезни и смерти Владимира Галицкого, о болезни и смерти Владимира Васильковича Волынского, о смерти Дмитрия Красного, о смерти Василия Третьего — все это маленькие литературные шедевры. Смерть — наиболее значительный момент в жизни человека. Тут особенно важно все человеческое, и тут внимание писателя к человеку достигает наибольшей силы.

Удивительно умирают русские люди — эта тема созвучна и творчеству великого русского писателя И.С. Тургенева. Далее с некоторыми сокращениями приводится его рассказ «Смерть».

 

Мы нашли бедного Максима на земле. Человек десять му­жиков стояло около него. Мы слезли с лошадей. Он поч­ти не стонал, изредка раскрывал и расширял глаза, словно с удивлением глядел кругом и покусывал посиневшие губы... Подбородок у него дрожал, волосы прилипли ко лбу, грудь под­нималась неровно: он умирал. Легкая тень молодой липы тихо скользила по его лицу.

Мы нагнулись к нему. Он узнал Ардалиона Михайлыча.

-Батюшка, - заговорил он едва внятно, - за попом... послать... прикажите... Господь... меня наказал... ноги, руки, все перебито... сегодня... воскресенье... а я... а я... вот... ребят-то не распустил.

Он помолчал. Дыхание ему спирало.

-   Да деньги мои... жене... жене дайте... за вычетом... вот Онисим знает... кому я... что должен...

-   Мы за лекарем послали, Максим, - заговорил мой сосед, может быть, ты еше и не умрешь.

Он раскрыл было глаза и с усилием поднял брови и веки.

-   Нет, умру. Вот... вот подступает, вот она, вот... Простите мне, ребята, коли в чем...

-   Бог тебя простит, Максим Андреич, - глухо заговорили мужики в один голос и шапки сняли, - прости ты нас.

Он вдруг отчаянно потряс головой, тоскливо выпятил грудь и опустился опять.

-Нельзя же ему, однако, тут умирать, - воскликнул Ардалион Михайлыч, - ребята, давайте-ка вон с телеги рогожку, снесемте его в больницу.

Человека два бросились к телеге.

-Я у Ефима... сычовского... - залепетал умирающий, - лошадь вчера купил... задаток дал... так лошадь-то моя... жене ее... тоже...

Стали его класть на рогожу... Он затрепетал весь, как застреленная птица, и выпрямился.

-Умер, - пробормотали мужики.

Мы молча сели на лошадей и отъехали.

Смерть бедного Максима заставила меня призадуматься. Удивительно умирает русский мужик! Состояние его перед кончиной нельзя назвать ни равнодушием, ни тупостью; он умирает, словно обряд совершает: холодно и просто.

Несколько лет тому назад у другого моего соседа в деревне мужик в овине обгорел. (Он так бы и остался в овине, да заезжий мещанин его полуживого вытащил: окунулся в кадку с водой, да с разбега и вышиб дверь под пылавшим навесом.) Я зашел к нему в избу. Темно в избе, душно, дымно. Спрашиваю: где боль­ной? «А вон, батюшка, на лежанке», - отвечает мне нараспев подгорюнившаяся баба. Подхожу - лежит мужик, тулупом по­крылся, дышит тяжко. «Что, как ты себя чувствуешь?» Завозился больной на печи, подняться хочет, а весь в ранах, при смерти. «Лежи, лежи, лежи... Ну, что? как?» - «Вестимо, плохо», - говорит. «Больно тебе?» Молчит. «Не нужно ли чего?» Молчит. «Не прислать ли тебе чаю, что ли?» - «Не надо». Я отошел от него, присел на лавку. Сижу четверть часа, сижу полчаса - гробовое молчание в избе. В углу, за столом под образами, прячется де­вочка лет пяти, хлеб ест. Мать изредка грозится на нее. В сенях ходят, стучат, разговаривают: братнина жена капусту рубит. «А, Аксинья!» - проговорил наконец больной. «Чего?» - «Квасу дай». Подала ему Аксинья квасу. Опять молчанье. Спрашиваю шепотом: «Причастили его?» - «Причастили». Ну, стало быть, и все в порядке: ждет смерти, да и только. Я не вытерпел и вышел...

А то, помнится, завернул я однажды в больницу села Красногорья, к знакомому мне фельдшеру Капитону, страстному охотнику.

Фельдшер купил на свои деньги шесть кроватей и пустился, благословясь, лечить народ Божий. Кроме его, при больнице состояло два человека: подверженный сумасшествию резчик Павел и сухорукая баба Меликитриса, занимавшая должность кухарки. Они оба приготовляли лекарства, сушили и настаивали травы; они же укрощали горячечных больных. Сумасшедший резчик был на вид угрюм и скуп на слова; по ночам пел песню «о прекрас­ной Венере» и к каждому проезжему подходил с просьбой позволить ему жениться на какой-то девке Меланье, давно уже умершей. Сухорукая баба била его и заставляла стеречь индюшек.

Вот, сижу я однажды у фельдшера Капитона. Начали мы было разговаривать о последней нашей охоте, как вдруг на двор въехала телега, запряженная необыкновенно толстой сивой лошадью, какие бывают только у мельников. В телеге сидел плотный мужик в новом армяке, с разноцветной бородой. «А, Василий Амитрич, - закричал из окна Капитон, - милости просим... Лыбовшинский мельник», - шепнул он мне. Мужик, покряхтывая, слез с телеги, вошел в фельдшерову комнату, поискал глазами образа и перекрестился. «Ну что, Василий Дмитрич, что новень­кого?.. Да вы, должно быть, нездоровы: лицо у вас нехорошо». -«Да, Капитон Тимофеич, неладно что-то». - «Что с вами?» - «Да вот что, Капитон Тимофеич. Недавно купил я в городе жернова; ну, привез их домой, да как стал их с телеги-то выкладывать, по­натужился, знать, что ли, в череве-то у меня так екнуло, словно оборвалось что... да вот с тех пор все и нездоровится. Сегодня даже больно неладно». - «Гм, - промолвил Капитон и понюхал табаку, - значит, грыжа. А давно с вами это приключилось?» - «Да десятый денек пошел». - «Десятый? (Фельдшер потянул в се­бя сквозь зубы воздух и головой покачал.) Позволь-ка себя по­щупать. Ну, Василий Дмитрич, - проговорил он наконец, - жаль мне тебя, сердечного, а ведь дело-то твое неладно; ты болен не на шутку; оставайся-ка здесь у меня; я с своей стороны все ста­рание приложу, а впрочем, ни за что не ручаюсь». - «Будто так худо?» - пробормотал изумленный мельник. «Да, Василий Дмитрич, худо; пришли бы вы ко мне деньками двумя пораньше - и ничего бы, как рукой бы снял; а теперь у вас воспаление, вон что; того и гляди, антонов огонь сделается». - «Да быть не может, Капитон Тимофеич». - «Уж я вам говорю». - «Да как же это! (Фельдшер плечами пожал.) И умирать мне из-за этакой дряни?» -«Этого я не говорю... а только оставайтесь здесь». Мужик поду­мал, подумал, посмотрел на пол, потом на нас взглянул, почесал в затылке да за шапку. «Куда же вы, Василий Дмитрич?» - «Куда? вестимо куда - домой, коли так плохо. Распорядиться следует, коли так». - «Да вы себе беды наделаете, Василий Дмитрич, по­милуйте; я и так удивляюсь, как вы доехали? останьтесь». - «Нет, брат Капитон Тимофеич, уж умирать, так дома умирать; а то что ж я здесь умру, - у меня дома и Господь знает что приключится». - «Еще неизвестно, Василий Дмитрич, как дело-то пойдет... Конечно, опасно, очень опасно, спору нет... да оттого-то и следует вам остаться». (Мужик головой покачал.) «Нет, Капитон Тимофеич, не останусь... а лекарствицо разве пропишите». - «Лекарство одно не поможет». - «Не останусь, говорят». - «Ну, как хочешь... чур, потом не пенять!»

Фельдшер вырвал страничку из альбома и, прописав рецепт, посоветовал, что еще делать. Мужик взял бумажку, дал Капитону полтинник, вышел из комнаты и сел на телегу. «Ну, прощайте, Капитон Тимофеич, не поминайте лихом да сироток не забывайте, коли что...» - «Эй, останься, Василий!» Мужик только головой тряхнул, ударил вожжой по лошади и съехал со двора. Я вышел на улицу и поглядел ему вслед. Дорога была грязная и ухабистая: мельник ехал осторожно, не торопясь, ловко правил лошадью и со встречными раскланивался... На четвертый день он умер.

Удивительно умирают русские люди!..

 Вопросы к СМЫСЛОВИКУ №34. Выберите правильный ответ.

1. О чем заботился умирающий Максим?

а)	что не успел перед смертью наесться
б)	переживал, как он выглядит со стороны в данный момент
в)	о своих нравственных и материальных долгах
г)	о женщинах

 

2. В чем он видел причину своей наступающей смерти?  

а)	в плохом подрядчике, который не обеспечил безопасность труда
б)	в своем грехе (нарушении заповеди Божией, предписывающей не работать в церковные праздники)
в)	в неудачном дне
г)	в магнитных бурях

 

3. И.С. Тургенев многократно повторяет фразу: «Удивительно умирают русские люди!» В чем вы видите эту удивительность?

а)	их смерть всегда связана с чудесами
б)	перед смертью они всегда "выкидывали" что-нибудь "эдакое"
в)	умирали спокойно, без истерик, в надежде на милость Божию

 

4. В первом рассказе Максим перед смертью послал за попом, а во втором,  заезжий барин интересовался  - причастили умирающего или нет? Для чего православные христиане перед смертью стараются причаститься?

а)	Чтобы в этом таинстве соединиться с Богом и чтобы Господь простил грехи
б)	Чтоб стать сильным, смелым и напугать всех врагов
в)	Чтобы когда душу будут судить, то засчитались бы ей все ее добрые дела, что без Причастия не происходит ни при каких условиях

 

5. Есть пословица: "Рад бы в Рай, да грехи не пускают". Как Вы думаете, что нужно делать, дабы не бояться смерти и умирать так же "по-деловому", как это описано в рассказах?

а)	завести выгодные знакомства
б)	жить добродетельно
в)	пожертвовать много денег на храм ( за это простятся все грехи), а потому можно вести себя как придется

 

Советуем поступить следующим образом: сами вопросники оставьте себе (можете на них ничего и не писать) а на отдельном листочке напишите ряд цифр (1,2,3…8) и рядом напишите Ваш ответ (а, б, в, г… и так далее). Развернутой аргументации приводить не обязательно, хотя и не запрещается. Словом, всё – на Ваше усмотренье.

Не забывайте  в своей работе писать фамилию, имя и номер отряда